Дюжина ножей в спину революции» А. Аверченко. Публицистическое и художественное начала. Отношение к революционной эпохе.
Аркадий Тимофеевич Аверченко (1881-1925) — яркий и самобытный русский писатель-юморист, завоевавший еще при жизни титул «короля смеха». На сегодняшний день ни у кого не вызывает сомнений тот факт, что творчество А. Т. Аверченко занимает особое место в контексте отечественной литературы начала XX века, поскольку новеллистика писателя явила собой новый этап в развитии русской юмористики.
Начало XX века ознаменовалось всплеском сатирической литературы, выразившимся в появлении огромного количества сатирических журналов и листков, где печатались эпиграммы на политических деятелей, фельетоны, сатирические сказки и т.д. Однако вскоре появляется новый журнал сатиры и юмора, который сумел затмить «Осколки», «Будильник», «Шут» и другие издания по причине своей непохожести на всю предыдущую сатирическую традицию. «Сатирикон» был уникален по всем параметрам: великолепно иллюстрированный, журнал сознательно отказался от жесткой, злой сатиры в пользу добродушного юмора. Это было новым словом в русской сатирической литературе и сразу привлекло внимание современников. Аркадий Аверченко стал во главе «Сатирикона» с девятого номера и оставался его руководителем до закрытия журнала. Его веселые рассказы публиковались на первых полосах и неизменно привлекали читательское внимание. Приверженность Аверченко американскому и западноевропейскому юмору с сохранением традиций чеховского смеха стало отличительной чертой не только творческого метода Аверченко, но и самого журнала «Сатирикон». О том, что юмор писателя был качественно новым явлением для русской литературы, свидетельствуют многочисленные воспоминания современников. Так, А. И. Куприн писал: «Беззлобен, чист был его первый смех, и легкие уколы не носили в себе желчного льда. Всего труднее определить характер юмора. Надо сказать, что от гоголевского юмора у нас не осталось наследия, шестидесятые и семидесятые годы передали лишь кривую, презрительную, саркастическую усмешку.»
После революционных событий 1917 года Аверченко навсегда покинул Родину и этим подписал себе приговор: долгие 70 лет его творчество было закрыто для русского советского читателя. Стоит ли говорить, что в советском литературоведении практически не поднимался вопрос о влиянии писателей-белоэмигрантов на литературный процесс начала XX века. Таким образом, имя Аркадия Аверченко длительное время почти не упоминалось в связи с историей развития русской литературы.
Вопрос о жанровом своеобразии новеллистики А. Т. Аверченко остается насущным и по сей день. Общеизвестно, что в русской литературе начала XX века одним из самых распространенных жанров был рассказ. «Поиски новых возможностей жанра, стиля — характерная черта литературного процесса рубежа века и начала XX столетия». 1 А. Т. Аверченко, отдавая предпочтение жанру короткого юмористического рассказа, также был озабочен поиском новых возможностей этого жанра. Творчество А. Т. Аверченко удивительно разнообразно в жанровом отношении, что вызывает определенную трудность при классификации произведений писателя. Сложность представляет и то обстоятельство, что в современной науке нет единого подхода к рассмотрению внутрижанровой типологии рассказов.
Для творчества Аверченко характерно обращение к форме повествования от 1-го лица и форме повествования от лица «всеведающего автора», которые открывают перед писателем-юмористом широкие возможности для иронического осмеяния персонажей и высвечивания неприглядных сторон современной ему жизни. Незаслуженно был обделен исследовательским вниманием особый тип повествования, встречающийся в ряде рассказов А. Т. Аверченко, — сказ. Причины обращения писателя-юмориста к сказу, функции сказовой манеры повествования применительно к аверченковским рассказам, преимущества сказа как типа повествования в юмористическом произведении — вот круг вопросов, звучащих особенно актуально для выявления стилевого своеобразия произведений писателя.
Особый интерес для нас представляет творчество писателя эмигрантского периода. Сборник рассказов «Дюжина ножей в спину революции» явился первым осмысленным откликом писателя на водоворот событий, захлестнувших Россию после 1917 года. «Октябрьский вихрь, вздыбивший и перевернувший до основания Россию, вымел за пределы страны. »’, согласно данным историка П. Е. Ковальского, «около миллиона людей», в числе которых оказался и А. Т. Аверченко. Революция глазами аполитичного прежде писателя, представления о дальнейшем развитии жизни в Советской России, обличение политических деятелей, приведших страну к революционному перевороту, а также воспоминания о прежней жизни — вот неполный перечень тем, затронутых Аверченко в небольшом сборнике рассказов. Интересна не только структура сборника, которая, как оказалось, претерпела с течением времени ряд существенных изменений, но и жанровое своеобразие рассказов, входящих в состав «Дюжины ножей. ». Традиционное определение «Дюжины ножей. » как сборника политических памфлетов не совсем уместно, поскольку писатель обращается к разнообразным жанрам (лирический рассказ, сатирическая сказка, рассказ-сценка и др.). Жанровое своеобразие рассказов, в свою очередь, накладывает ряд особенностей на поэтику самого сборника. Важное место при анализе рассказов «Дюжины ножей. » уделяется и отношению А. Т. Аверченко к конкретным политическим деятелям современности. Особое внимание акцентируется на взаимоотношениях В. И. Ленина и А. Т. Аверченко. Привлечение окололитературных материалов, неопубликованных (архивных) источников, а также иллюстраций из фельетонного творчества писателя помогает более полно раскрыть аверченковские взгляды тех лет. Особая, важная роль отводится выявлению способов выражения авторской позиции, которая демонстрирует не только политическое кредо Аверченко-эмигранта, но и гражданские взгляды писателя.
«Ровно десять лет тому назад рабочий Пантелей Грымзин получил от своего
подлого гнусного хозяина кровопийцы поденную плату за девять часов работы –
всего два с полтиной. ». Так начинается рассказ «Черты из жизни
рабочего Пантелея Грымзина». Это пародийно-ироническая завязка воспроизводит
известную формулу ограбления рабочих капиталом. Но далее следует подробный
перечень покупок, сделанных «беднягой Пантелеем» на упомянутые деньги:
выделив часть их на ремонт сапог, он приобрел «пол фунта ветчины, коробочку
шпрот, булку французскую, пол бутылки водки, бутылку пива и десяток папирос», и все это на суточный заработок! Одновременно с этим включается
«естественный» механизм пролетарской ненависти: Пантелей гневно клеймит
богачей-эксплуататоров, наживающихся на труде бесправного народа. Герой
мечтает о свободе для трудящихся: «То-то мы бы пожили по-человечески. ». С той «безотрадной» картиной перекликается второй сюжет, рисующий
положение рабочего Грымзина после обретения «свободы» в результате победившей
революции: о ветчине и шпротах теперь можно лишь мечтать, а на суточный
заработок «гегемон» приобретает лишь фунт «полубелого» хлеба и бутылку ситро.
В финале рассказа звучит авторская оценка происходящего в России: «Эх,
Пантелей, Пантелей. Здорового ты дурака свалял, братец ты мой. ». В
дальнейшем сбитые с толку пантелеи, приученные к «новым» условиям жизни,
составят слой «полуинтеллигентных» граждан, психология которых станет
объектом изображения другого талантливого сатирика – Михаила Зощенко.
От рассказа к рассказу Аверченко убеждает читателя в том, что в классовой
борьбе не может быть победителей и побежденных: от революции в равной степени
пострадали и представители господствующих классов, и те, ради кого было
раздуто пламя революционного мятежа. Все общество оказалось вовлечено в
разрушительное действо, а огромная страна уподобилась поезду, сошедшему с
Опора деревянной одностоечной и способы укрепление угловых опор: Опоры ВЛ — конструкции, предназначенные для поддерживания проводов на необходимой высоте над землей, водой.
Папиллярные узоры пальцев рук — маркер спортивных способностей: дерматоглифические признаки формируются на 3-5 месяце беременности, не изменяются в течение жизни.
Анализ рассказа Дюжина ножей в спину революции Аверченко
Аверченко предлагает цикл рассказов, которые кратко анализируют революционные перемены. Отношение автора к революции во многом негативное, но, вероятно, не такое примитивное как имеют некоторые его герои.
Во многих рассказах Аверченко описывает простых людей, которые испытывают нужду. Где-то герою не хватает на еду, он завидует сначала тем, кто ест рябчиков, потом тем, кто ест шпроты, которые и сам ранее вкушал, завидуя любителям рябчиков. Где-то герои говорят о былых возможностях на фоне сложившейся ситуации, где они из директоров и начальников превратились в бедных грузчиков.
Довольно много автор использует и метафор, какие-то рассказы представляют Россию как страну, которая только топчется поблизости от приличного общества и верит обещаниям других, какие-то изображают как сказочного героя, Красную Шапку, которую обманывает хитрый Троцкий.
Нужно сказать и про политиков того времени, которых не обходит своим вниманием Аверченко. Он довольно едко отзывается про них. Стоит только вспомнить рассказ, где Ленин и Троцкий выступают как супруги.
На мой взгляд, отношение автора и этот цикл рассказы проникнуты чувством подобном бешенству. Отсюда и довольно радикальное название, суровое содержание которого подчеркивается в предисловии. Автор предлагает дать отпор тому мужику с ножом, которого считает наиболее оптимальным образом революции.
Тем не менее, есть и некоторая позитивная программа. Первый рассказ видит 17 октября, когда отрекается царь, как оптимальную историческую точку, но вот дальнейшие события рассматривает как негативные.
Особенно ярким кажется история с человеком, который ходит читать, рассматривая виселицы. Каждая похожа на какую-то букву. Этим образом он выражает процесс деградации общества и негативных трендов, которые приносит революция. На мой взгляд, здесь довольно ярко проявляется негодование и тревога автора относительно вырождения общества.
Мир далек от идеала и именно поэтому, вероятно, и существует искусство, которое позволяет обличить отсутствие идеала, подчеркнуть в том числе и несовершенство. Аверченко откровенно рассказывает о своих переживаниях и той дисгармонии, которую принесла революция.
Также читают:
Картинка к сочинению Анализ рассказа Дюжина ножей в спину революции Аверченко
Популярные сегодня темы
Истина и сострадание, кажется, понятия несопоставимые друг с другом. Но Горькому в пьесе На дне удается мастерски их противопоставить. Одни герои произведения говорят правду другие проявляют сострадание. Чьё же поведение более верно?
На художественном полотне русского живописца Б.В.Щербакова «Русь Подмосковная» изображена удивительно красивая природа средней полосы нашей страны. Картина написана художником в 1977 году
Я – подросток, а это значит, что на меня возложена огромная ответственность. Нес только даже за себя, сколько за окружающих. Я не должен приносить им вреда, должен учитывать их желания и возможности
«Два капитана» В.А. Каверина – роман о поиске себя, своего жизненного пути. Это по истине культовая книга о взрослении и становлении личности. Главный герой – Саня Григорьев.
Довольно часто взрослые говорят, что современная молодежь не увлекается литературой. В этом случае под литературой они подразумевают именно классику. Я думаю, что их мнение ошибочно
Анализ рассказа Дюжина ножей в спину революции Аверченко
Аркадий Аверченко — Дюжина ножей в спину революции
Дюжина ножей в спину революции
Может быть, прочтя заглавие этой книги, какой-нибудь сердобольный читатель, не разобрав дела, сразу и раскудахчется, как курица:
— Ах, ах! Какой бессердечный, жестоковыйный молодой человек — этот Аркадий Аверченко!! Взял да и воткнул в спину революции ножик, да и не один, а целых двенадцать!
Поступок — что и говорить — жестокий, но давайте любовно и вдумчиво разберемся в нем.
Прежде всего, спросим себя, положив руку на сердце:
— Да есть ли у нас сейчас революция.
Разве та гниль, глупость, дрянь, копоть и мрак, что происходит сейчас, — разве это революция?
Революция — сверкающая прекрасная молния, революция — божественно красивое лицо, озаренное гневом Рока, революция — ослепительно яркая ракета, взлетевшая радугой среди сырого мрака.
Похоже на эти сверкающие образы то, что сейчас происходит.
Скажу в защиту революции более того — рождение революции прекрасно, как появление на свет ребенка, его первая бессмысленная улыбка, его первые невнятные слова, трогательно умилительные, когда они произносятся с трудом лепечущим, неуверенным в себе розовым язычком…
Но когда ребенку уже четвертый год, а он торчит в той же колыбельке, когда он четвертый год сосет свою всунутую с самого начала в рот ножку, превратившуюся уже в лапу довольно порядочного размера, когда он четвертый год лепечет те же невнятные, невразумительные слова, вроде: «совнархоз», «уеземельком», «совбур» и «реввоенком» — так это уже не умилительный, ласкающий глаз младенец, а, простите меня, довольно порядочный детина, впавший в тихий идиотизм.
Очень часто, впрочем, этот тихий идиотизм переходит в буйный, и тогда с детиной никакого сладу нет!
Не смешно, а трогательно, когда крохотный младенчик протягивает к огню розовые пальчики, похожие на бутылочки, и лепечет непослушным языком:
— Жижа, жижа. Дядя, дай жижу…
Но когда в темном переулке встречается лохматый парень с лицом убийцы и, протягивая корявую лапу, бормочет: «А ну дай, дядя, жижи, прикурить цигарки или скидывай пальто», — простите меня, но умиляться при виде этого младенца я не могу!
Не будем обманывать и себя и других; революция уже кончилась, и кончилась она давно!
Начало ее — светлое, очищающее пламя, средина — зловонный дым и копоть, конец — холодные обгорелые головешки.
Разве мы сейчас не бродим среди давно потухших головешеек — без крова и пищи, с глухой досадой и пустотой в душе.
Нужна была России революция?
Что такое революция? Это — переворот и избавление.
Но когда избавитель перевернуть — перевернул, избавить — избавил, а потом и сам так плотно уселся на ваш загорбок, что снова и еще хуже задыхаетесь вы в предсмертной тоске и судороге голода и собачьего существования, когда и конца-краю не видно этому сиденью на вашем загорбке, то тогда черт с ним и с избавителем этим! Я сам, да, думаю, и вы тоже, если вы не дураки, — готовы ему не только дюжину, а даже целый гросс «ножей в спину».
Правда, сейчас еще есть много людей, которые, подобно плохо выученным попугаям, бормочут только одну фразу:
— Товарищи, защищайте революцию!
Позвольте, да вы ведь сами раньше говорили, что революция — это молния, это гром стихийного Божьего гнева… Как же можно защищать молнию?
Представьте себе человека, который стоял бы посреди омраченного громовыми тучами поля и, растопырив руки, вопил бы:
— Товарищи! Защищайте молнию! Не допускайте, чтобы молния погасла от рук буржуев и контрреволюционеров!!
Вот что говорит мой собрат по перу, знаменитый русский поэт и гражданин К. Бальмонт, мужественно боровшийся в прежнее время, как и я, против уродливостей минувшего Царизма.
Вот его буквальные слова о сущности революции и защите ее:
«Революция хороша, когда она сбрасывает гнет. Но не революциями, а эволюцией жив мир. Стройность, порядок — вот что нужно нам, как дыхание, как пища. Внутренняя и внешняя дисциплина и сознание, что единственное понятие, которое сейчас нужно защищать всеми силами, это понятие Родины которая выше всяких личностей и классов и всяких отдельных задач, — понятие настолько высокое и всеобъемлющее, что в нем тонет все, и нет разнствующих в нем, а только сочувствующие и слитно работающие — купец и крестьянин, рабочий и поэт, солдат и генерал».
«Когда революция переходит в сатанинский вихрь разрушения — тогда правда становится безгласной или превращается в ложь. Толпами овладевает стихийное безумие, подражательное сумасшествие, все слова утрачивают свое содержание и свою убедительность. Если такая беда овладевает народом, он неизбежно возвращается к притче о бесах, вошедших в стадо свиней».
«Революция есть гроза. Гроза кончается быстро и освежает воздух, и ярче тогда жизнь, красивее цветут цветы. Но жизни нет там, где грозы происходят беспрерывно. А кто умышленно хочет длить грозу, тот явный враг строительства и благой жизни. И выражение „защищать революцию“, должен сказать, мне кажется бессмысленным и жалким. Настоящая гроза не нуждается в защите и подпорках. Уж какая же это гроза, если ее, как старушку, нужно закутывать в ватное одеяло».
Вот как говорит К. Бальмонт… И в одном только он ошибается — сравнивая нашу «выросшую из пеленок» революцию с беспомощной старушкой, которую нужно кутать в ватное одеяло.
Не старушка это, — хорошо бы, коли старушка, — а полупьяный детина с большой дороги, и не вы его будете кутать, а он сам себя закутает вашим же, стащенным с ваших плеч, пальто.
Да еще и ножиком ткнет в бок.
Так такого-то грабителя и разорителя беречь? Защищать?
Да ему не дюжину ножей в спину, а сотню — в дикобраза его превратить, чтобы этот пьяный, ленивый сутенер, вцепившийся в наш загорбок, не мешал нам строить Новую Великую Свободную Россию!
Правильно я говорю, друзья-читатели? А?
И если каждый из вас не бестолковый дурак или не мошенник, которому выгодна вся эта разруха, вся эта «защита революции», — то всяк из вас отдельно и все вместе должны мне грянуть в ответ:
Фокус великого кино
Садитесь, пожалуйста, в это мягкое кожаное кресло, в котором тонешь чуть не с головой. Я подброшу в камин угля, а вы закурите эту сигару. Недурной «Боливар», не правда ли? Я люблю, когда в полумраке кабинета, как тигровый глаз, светится огонек сигары. Ну, наполним еще раз наши рюмки темно-золотистым хересом — на бутылочке-то пыли сколько наросло — вековая пыль, благородная, — а теперь слушайте…
Однажды в кинематографе я видел удивительную картину: Море. Берег. Высокая этакая отвесная скала, саженей в десять. Вдруг у скалы закипела вода, вынырнула человеческая голова, и вот человек, как гигантский, оттолкнувшийся от земли мяч, взлетел на десять саженей кверху, стал на площадку скалы — совершенно сухой — и сотворил крестное знамение так: сначала пальцы его коснулись левого плеча, потом правого, потом груди и, наконец, лба.
Он быстро оделся и пошел прочь от моря, задом наперед, пятясь, как рак. Взмахнул рукой, и окурок папиросы, валявшийся на дороге, подскочил и влез ему в пальцы. Человек стал курить, втягивая в себя дым, рождающийся в воздухе. По мере курения, папироса делалась все больше и больше и, наконец, стала совсем свежей, только что закуренной. Человек приложил к ней спичку, вскочившую ему в руку с земли, вынул коробку спичек, чиркнул загоревшуюся спичку о коробочку, отчего спичка погасла, вложил спичку в коробочку; папиросу, торчащую во рту, сунул обратно в портсигар, надулся — и плевок с земли вскочил ему прямо в рот. И пошел он дальше также задом наперед, пятясь, как рак. Дома сел перед пустой тарелкой и стаканом, вылил изо рта в стакан несколько глотков красного вина и принялся вилкой таскать изо рта куски цыпленка, кладя их обратно на тарелку, где они нод ножом срастались в одно целое. Когда цыпленок вышел целиком из его горла, подошел лакей и, взяв тарелку, понес этого цыпленка на кухню — жарить… Повар положил его на сковородку, потом снял сырого, утыкал перьями, поводил ножом по его горлу, отчего цыпленок ожил и потом весело побежал по двору.
Не правда ли, вам понятно, в чем тут дело: это обыкновенная фильма, изображающая обыкновенные человеческие поступки, но пущенные в обратную сторону.
Ах, если бы наша жизнь была похожа на послушную кинематографическую ленту.
Повернул ручку назад — и пошло-поехало…
Передо мной — бумага, покрытая ровными строками этого фельетона. Вдруг — перо пошло в обратную сторону — будто соскабливая написанное, и когда передо мной — чистая бумага, я беру шляпу, палку и, пятясь, выхожу на улицу…
Шуршит лента, разматываясь в обратную сторону.
